Продолжение

От диктатуры закона к анархии понятий

Потому что способов коммуникации между Путиным и его большинством — если не считать (раз в шесть лет) голосования на президентских выборах — можно считать, что и не осталось.

Не так давно один видный представитель экспертного сообщества, обсуждая любимую тему этого сообщества — про башни, подъезды и кто за кем стоит, — вдруг огорчённо признал, что не совсем понимает, кто же у них теперь там «за зубцами» главный. «Вот раньше была олигархическая медиакратия, — пояснял своё недоумение эксперт. — Потом вертикально интегрированный телевизор и всем рулила одна из «башен». Потом в «башне» поменяли начальника. А теперь? Теперь рулит не Старая площадь, и даже не Кремль. Теперь всем рулит медиалогия!»

…На рубеже 2000-х роль информационно-аналитического сопровождения политики (и соответствующих аналитических и социологических измерений) становилась все более значительной. Противостоящие друг другу группы политических и олигархических интересов боролись за выгодную им трактовку информационной повестки дня, чтобы добиться необходимых итогов голосования избирателей или повлиять на значимые решения власти. В этих условиях информационно-аналитическое и социологическое сопровождение политпланирования носило совершенно необходимый, прикладной и антикризисный характер, предлагая власти аргументы, сценарии, конкретные интерпретации и способы их внедрения в информационное поле — с учётом объективных данных, полученных с помощью мониторинговых и социологических исследований. Именно в таком качестве все это было необходимо для власти, которая в 1997—1998 гг. выступала в качестве всего лишь одного из субъектов информационно-политического процесса. А потом наступил острейший внутриэлитный кризис, связанный с предстоящей сменой первого лица.


Почти год подряд — в разгар «рельсовых войн» 1998 г., под угрозой импичмента Ельцину в мае 1999 г., в противостоянии с мощным объединением нелояльных Кремлю элитных групп (Примакова и Лужкова) осенью 1999 г. — «кремлёвские» балансировали над бездной утраты власти, и — впоследствии — уже никогда не смогли забыть об этом или начать игнорировать возможность возврата к этому.

Правящая команда, выйдя из критической полосы, консолидировалась, её способы саморегуляции — включая информационно-аналитическую и социологическую службы — приобрели устойчивый и системный характер. Но существенно изменилась суть их работы.
Власть фактически отказалась от партийно-политического строительства. Идиосинкразию стала вызывать любая политическая инициатива, даже лоялистская. «Равноудалив» независимые группы интересов от участия в формировании информационной повестки дня, подавив или вытеснив в маргиналии «информационно-политических игроков» (любимый когда-то термин), представлявших реальную или даже мнимую угрозу, АП установила режим «ручного управления» информационной политикой ведущих телеканалов и внутренней политикой в целом. «Информационные угрозы» в прежнем понимании ушли в ещё довольно слабый интернет и ими можно было пока пренебречь. Соответственно, изменился смысл политического и медийного планирования: вместо анализа тенденций, учёта угроз и формирования PR-воздействий в конкурентных условиях теперь необходимо было обеспечить (в том числе результатами экспертиз и социологическими данными) процедуры беспрепятственного выстраивания необходимой «информационной картинки». Наступило время, которое потом было обозначено хэштегом #сурковскаяпропаганда: время, когда управление информационной политикой (и вообще политикой) было заменено имитацией.

В это время роль экспертов и экспертиз, как ни странно, выросла. Только теперь «замеры» и мониторинги не помогали ориентироваться в окружении угроз и враждебных волевых импульсов, а создавали основу для симулякров, заполнивших собой опустошённое политическое поле.

Но время пустократии оказалось конечным. Система управления внутренней политикой, «задвинутая» на сценарных решениях и технологическом подходе, начисто игнорировала «смыслы», для неё политическая коммуникация не имела вообще никакого значения и заменялась — под телекамеры — муляжом: проплаченными манифестантами вместо молодёжных движений, лишёнными малейших признаков субъектности «андроидами» вместо партийных активистов и т.д. Считалось (и в какой-то мере обоснованно считалось), что в условиях «стабильности» и в отсутствие негативной пропаганды, сопоставимой по силе воздействия с госканалами, электоральный результат будет обеспечен.

Но на рубеже 2011−2012 гг., при появлении первых признаков неуправляемых угроз, выяснилось, что вся эта фабрика смыслозамещения перестаёт работать в один миг, что «андроиды», которым так и не позволили превратиться в субъектов политики, не вызывают сами по себе никаких позитивных эмоций у электората, и что единственным ресурсом выживания системы остаётся единственный сохранившийся в ней политический субъект, имеющий личные отношения с народом — Владимир Путин. Собственно, президентские выборы 2012 г. были организованы новым политическим штабом Кремля с чётким пониманием этого: никаких заумных «сценариев», никаких ряженых, никаких партийных «спецпроектов», а только Путин — и избиратели, ну и бюрократия всех уровней, работающая в мобилизационном режиме, работающая на то, чтобы максимально упростить и расчистить единственную необходимую коммуникацию — между избирателями и Путиным. Получилось.


А дальше политическая ситуация только ухудшалась. К запланированным трудностям по выполнению «майских указов» добавилась эскалация внешнеполитических проблем, власть и население попали под удар по всем направлениям: политическому, социальному, информационно-идеологическому. И система управления политическими процессами, не успев (или не имея возможностей и внутренних ресурсов) преобразоваться и подстроиться под новые вызовы, предстала такой, какой она только и умела быть — консервативной, охранительской и реакционной. То есть направленной исключительно на защиту статус-кво, использующей исключительно привычные и показавшие свою силу методы и действующей только в ответ, а не на опережение.

Соответственно, уникальная роль президента как единственного субъекта политики, политической коммуникации, идеологии и вообще единственного субъекта была почти на религиозном уровне объявлена достаточной и не требующей никакой субъектной помощи. Идеологи не нужны: все идеологические формулы нужно брать из выступлений президента. Политтехнологи не нужны: достаточно мобилизовать аппарат на выполнение поставленных президентом задач. Медиаактивность не нужна: достаточно обеспечивать правильную и исчерпывающую трансляцию вот этих — взятых из выступлений и решений президента — смыслов на всю страну. И, конечно, мониторить результаты.

И в этот самый момент оказалось, что мониторить, социологически исследовать и мерить рейтинги — это вообще единственное, что имеет смысл и может быть организовано в инициативном порядке, иногда на конкурентной основе, и это единственное, на что выделяют средства и к чему прислушиваются.

На этом фоне (напоминающем о своеобразной практике доктора Айболита: «Десять ночей подряд он лечит несчастных зверят — и ставит, и ставит им градусники…») элиты всех уровней тоже зациклились на мониторингах, социологии и рейтингах. Заботы местных начальников всё больше концентрируются вокруг тех списков критериев, по которым, как известно, оценивают их эффективность «наверху». И вместо того, чтобы организовывать реальность, которую бы описывала потом хорошая температура, начальники принимаются за градусники, забывая о воспалениях, простудах и радикулитах (социальных, конечно). А потом — и это совершенно логично — уже президенту приходится одёргивать губернаторов и прямо запрещать им тратить столь дефицитные сейчас бюджетные средства на PR-обеспечение имиджа губернатора в региональных и федеральных СМИ. Хотя, с другой стороны, пресса же мониторится! По тем сведениям, которые в местных газетах и интернет-СМИ публикуются, иногда можно сразу балл, а то и два, потерять или, наоборот, приобрести! А если эти деньги потратить прямо на дороги, то неизвестно, когда ещё это скажется на рейтинге…

Между тем, «рейтингобесие» не такая безобидная штука. Когда слишком много сил тратится на измерения, в какой-то момент может оказаться утрачен их объект. Постоянно всматривающаяся в собственные глаза власть рискует впасть в опасный транс и утратить то единственное, ради чего ей необходимы рейтинги, экспертизы и медиаметрия, — способность вовремя, эффективно и результативно реагировать на проблемы, вызовы и угрозы. А такая способность — опирающаяся на ресурсы, механизмы и практики, не сводящиеся к разным формам экспертного и/или бюрократического контроля, — такая способность нашей стране и нашему президенту сегодня не просто необходима, а необходима жизненно.

Потому что все ресурсы политбюрократической системы, системы-продолжателя советского номенклатурного режима, системы, нацеленной на бюрократическую самоизоляцию власти, — близки к своему исчерпанию.
Пирамида власти при делегировании всей полноты суверенитета первому лицу переворачивается, и вместо того чтобы опираться на устойчивое основание саморегулирующихся демократических и управленческих механизмов, первое лицо превращается в единственного в своём роде социально-политического атланта, вынужденного постоянно удерживать колоссальную властно-управленческую пирамиду в перевёрнутом виде за острие. Получается, что элита, вроде бы поставленная под жесточайший контроль и «ручное управление» со стороны первого лица, полностью и во всём безусловно и демонстративно покорная верховной власти лидера, отчитывающаяся только перед ним, гипертрофированно ему лояльная во всём, на самом деле не просто выводит себя из-под всякой ответственности перед народом, но и переводит на лидера «стрелки» возможного народного недовольства.
В каком-то смысле можно говорить о ситуативном «сговоре элит» — вовсе не обязательно конституированном (более того — не всегда умышленном) — в результате чего вокруг президента не просто возникла административная изоляция, но и был запущен процесс постепенного перекрытия любых каналов, которые позволили бы ему создать дополнительные линии социально-политического взаимодействия с институтами гражданского общества.
Но! Атлант держал пирамиду и не ронял её! Энергетики неподдельной — настоящей и никем не оспариваемой — народной поддержки системе хватило на 12 лет, в том числе на четыре года межеумочной «тандемократии». А это означало, что, в отличие от настоящего ЦК КПСС, подлинной реставрации номенклатурной системы не произошло: при том, что именно АП превратилась уже не просто в «пульт ручного управления», но в сильно автоматизированный пульт управления, не требующий, как правило, участия капитана, возможность и необходимость прямого взаимодействия президента с гражданами сохранилась. И не прекращалась ни на миг.

Все увидели это после многочисленных провалов, унылых митингов и некрасивых предвыборных кампаний в тот самый момент, когда Алексей Чалый вскинул руку, салютуя этой самой неразрывной связи Путина с Россией.

Увидели и осознали это и в элитах, и в АП: полностью исчерпав возможности имитационной «сурковщины», глубоко прочувствовав тот факт, что народная поддержка — это единственный реальный ресурс выживания как для страны, так и для системы власти, там принялись формировать в ускоренном режиме организационные механизмы гражданской коммуникации — ОНФ. Однако по вынужденным причинам — как в связи с отсутствием времени на естественное выращивание нового, так и при полном понимании необходимости действовать брутально (чтобы региональная бюрократия не успела перехватить и обессмыслить новый формат взаимодействия президента с его большинством) — получилось (там, где получилось) сформировать вместо гражданского общества что-то вроде «параллельной народной бюрократии».

Но именно в этот момент изгнанная за двери реальности политическая субъектность «полезла в окно».

Можно сказать (возвращаясь к историческим аналогиям), что Путин сполна хлебнул сегодня того же, что в своё время досталось Горбачёву — началось торможение.
Речь идёт не о содержательном сходстве — а об операционном совпадении: как бы там ни было, перед Горбачёвым, опиравшимся на огромный кредит доверия народа, на поддержку аппарата и вынужденным учитывать исчерпанность традиционных возможностей системы, стояла та же задача, что и перед Путиным — возглавить процесс изменения («перестройки») системы. Мы не будем сравнивать двух лидеров, их уровни и установки, а будем говорить только о технической стороне вопроса. Путин авторизовал власть и выстроил вертикаль для того, чтобы избавиться от недобросовестной, безответственной и неэффективной традиции управления и перейти к созданию новой, эффективной и достойной. Но его «диктатура закона», на самом деле никогда не достигавшая ни диктаторской жёсткости, ни юридической неотвратимости, встретила размытое и неавторизованное сопротивление именно сейчас, когда ему понадобилось опереться на новые, взращённые под его руководством, возможности страны. Спрятавшаяся за Путина от народа, прикрывшаяся антиреволюционной риторикой и лоялистской истерикой элита вдруг показала всю свою мощь и все возможности (оставаясь в полном подчинении у непререкаемого руководителя) так использовать сложившуюся инфраструктуру стабильности, чтобы везде, на всех уровнях, в каждом муниципалитете, на каждом министерском столе защитить свои интересы, прикрыть свои спины, не дать себя ущемить. Кому не дать? От кого защитить? Конечно, от этого непредсказуемого и вечно недовольного народа. Но ведь мы уже выяснили, что народ соблюдает контракт — он доверил представлять свои интересы Путину? Именно так. Именно против Путина и всех попыток его команды взять ситуацию под контроль в новых условиях работает новая реальность — анархия понятий многочисленных элитных групп, сила сопротивления многовертикальной неономенклатурной системы.
Но помимо анархии работает и злая воля, и злая традиция. Традиция смуты.

Спесь самозванцев и злоба опричников


27 марта 2015 года был убит Борис Немцов. Его убила — и это общеизвестно — атмосфера ненависти. Атмосферу ненависти осудил Европарламент. Про атмосферу ненависти согласны все — с точностью до наоборот: то ли одни ненавидят других, то ли другие — одних. Можно сказать, что разговор об атмосфере ненависти идёт в атмосфере лютой взаимности.

Иного не дано: ненависть без взаимности — это одной ладони хлопок. Но, как совершенно правильно заметила Елена Чудинова, неминуемая взаимная жестокость, в которую всегда скатывается гражданское противостояние (особенно на стадии гражданской войны), вовсе не означает, что на вопрос «кто первый начал» (или даже «кто виноват») нельзя ответить.

Можно. И это гораздо легче, чем расследовать громкое убийство известного политика. Потому что все факты в доступе, все причины и следствия — на виду. Да и модель «машины ненависти», этого механизма раскрутки русской смуты, известна давно и достаточно точно описана хотя бы Анной Ахматовой: «…Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы, и Самозванца спесь — взамен народных прав».

Для прогрессивной мировой общественности и местных прогрессивных сил все ответы очевидны — атмосферу ненависти разжигает режим: он попрал свободу и независимость СМИ, аннексировал Крым, отравил массовое сознание телепропагандой ненависти к освободившейся от гнёта Украине, вывел на улицы «антимайдан», объявил людей с хорошими лицами «пятой колонной» и агентами госдепа. Вроде всё так и есть: и с присоединением Крыма, и с оголтелой телепропагандой, и с сомнительными антимайдановцами…
Вообще, феномен короткой памяти — удивительная штука. Ходы ведь все записаны — да и интернет животворящий очень сильно облегчает дело освежения памяти.

Давайте вспомним о том, как быстро после победы демократической семибанкирщины в 1996 г. началось взаимное поедание: сначала все вместе (и все телеканалы — «Первый», российский и НТВ) схарчили банкира Виноградова («Инкомбанк»), потом — после «Связьинвеста» — зарубились «березовские» и «гусинские» против «потанинских» и «чубайсовско-немцовских» (соответственно, «Первый канал» и НТВ — с каналом «Россия»)… До завершения благословенной (как теперь выясняется) эпохи Ельцина оставалось всего ничего, года три, и как же распорядились этим временем совершенно свободные и независимые СМИ, осознавшие в 1996−97 гг. всю силу пиара? Да очень просто — легализовали ненависть, внедрили её в повседневный обиход.

В эпоху ранних 90-х ненависть была маргинальной, узко политической: «банду Ельцина под суд» против «остановить номенклатурный реванш». Но в разгар того, что сейчас называется «временем торжества свободы слова», а тогда всё чаще объявлялось медиакратией, — всё изменилось. Лупить наотмашь принялись во все стороны — по своим, по бывшим своим, по новым чужим. Сначала вместе Гусинский с Березовским — Чубайса, Немцова и Коха, потом — Кириенко. А потом — друг друга (Березовский за Кремль, Гусинский за Лужкова). Подслушки, обвинения, проплаченные акции протеста на всех железных дорогах страны… Абсолютно циничные эти коммерчески мотивированные постановочные информационные бои уничтожали и дискредитировали всё и всех: от фигурантов громких разоблачений до самих разоблачителей, готовых, в случае успеха своего шантажа и получения каких-нибудь желаемых акций быстренько завернуть вентиль пропаганды и забыть о вчерашних разоблачениях. А главное — они рушили барьеры допустимого в общественной морали, в политической риторике.

В такую вот действительность родился и новый российский лидер — пока ещё никому не понятный Путин. «Крошкой Цахесом» в злобном выпуске НТВ-кукол остроумный Шендерович приложил его уже тогда, не потому, что так сильно ненавидел, а просто потому, что так было надо по пиар-плану «гусинских». Путина мочили только за то, что он считался представителем враждебной стороны в березовско-гусинских разборках. И про «ФСБ взрывает Россию» попытались замутить именно тогда, с «гусинской» стороны. «Березовские» в тот момент как раз занимались пиаром Путина и «Медведя», поэтому вернулись к этой теме немного позже, когда оказались слишком равноудалены от нового режима.


Кстати, сейчас не очень принято вспоминать о том, как неоднозначно всё было в 2001 году с защитой свободы слова в лице УЖК НТВ со стороны профсообщества— просто потому, что очень многие демократические журналисты не могли удержаться от злорадства: УЖК то оно УЖК, но свобода СМИ в его исполнении в последнее время всё больше напоминала «произвол СМИ», а то и беспредел СМИ.

Ну и ещё о Путине. И о свободе слова, дискуссий и политического диалога. «Раз и навсегда прекратить разговоры о «диалоге» и «конструктивном сотрудничестве» с «либералами из правительства«… Прекратить искать положительные моменты в политике президента», — это не сейчас, после Крыма и Немцова. Это — 2004 г., сборник «Наше светлое будущее, или Путин навсегда» (М., 2004, составитель — Алексей Мельников, основные авторы — Андрей Пионтковский, Борис Вишневский, Дмитрий Фурман, Виктор Шендерович и др.). Единый, плотный и всепроникающий дискурс ненависти — и всё это задолго до «оранжевой революции», «Наших» и Селигера, всего того, что теперь принято предъявлять «кровавому режиму». А текст примерно такой:
«Президент Путин нарушает конституцию (1) …Власть объявила войну обществу (2) …Централизм, к которому приходит Путин — это централизм подавления всех протестных форм, как в левом, так и в правом спектре (3) …Решение провести в России саммит G8 — это все равно что Берлинская олимпиада 1936 г. (2) …Огромно-чудовищный спектакль, связанный с обвалом, с катастрофой, которая оглушит нас, всех жителей России, и вот оглохшие, обезумевшие, с выпученными глазами они потянутся к Путину с просьбой не оставлять престол, Кремль, не бросать несчастный бедный народ (3) …Сегодня только массовый протест даёт нам возможность поменять ситуацию… Вместо прощального салюта «Варяга» власть услышит канонаду «Курской дуги» (2) …Сегодня любые насильственные действия со стороны оппозиции будут оправданы. Это относится и к силовому захвату власти (1)».

Вполне себе единый поток, да? (1) — это Березовский. (2) — Каспаров. (3) — Проханов. Да, и любимая тема про биологическую пропасть (то есть расистская тема) — о том, что «к изучению существ, населяющих Кремль» следует относиться с точки зрения зоолога или уфолога: «Внешне они иногда слегка напоминают людей, но в действительности — совсем не люди, а абсолютно другой, не скрещивающийся с нами биологический вид…» Это не Шендерович-2015 («Наша проблема в том, что нелюдей мы тоже числим людьми — и оцениваем их в человеческой номинации») и даже не Гиммлер-1942 («Недочеловек — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгами, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание»).Это — трепетная либеральная журналистка Елена Трегубова. Причём писано в 2002—2003 гг. — когда большинство нынешних гонителей преступного режима с удовольствием зарабатывали на жизнь в его закромах, а правительством рулил некто Касьянов.

Так что про то, кто «первый начал», можно даже не спорить.

У власти скопился огромный негативный опыт взаимодействия с «медиатусовкой», с той самой демократической, свободной и абсолютно либеральной фабрикой ненависти, диффамации и травли, опыт, вполне достаточный для того, чтобы воспринимать соответствующие угрозы как стратегические, смертельно опасные с точки зрения национально-государственного самосохранения и подлежащие не модификации, но искоренению. Тем более что надвинулась полоса «цветных революций», сходных в одном — авторитарная власть, опиравшаяся на пассивное большинство, всякий раз теряла поддержку этого большинства, помимо всего прочего, за счёт агрессивной пропаганды «цветного» активного меньшинства, доминирующего в СМИ.

Поэтому режим разменял медиаполитику на медиабизнес, взяв под жёсткий «ручной» контроль «стратегическое оружие влияния на электорат» — информационное вещание массовых телеканалов — и предоставив им (в остальном) полную свободу экономического самовыражения. Большие телеканалы, в свою очередь, уткнулись в рейтингомеры: слова «доля» и «рейтинг» стали магическими, потому что именно к этим странным цифрам (получаемым достаточно спорными методами) оказались официально привязаны рекламные расценки. «Медиакратия» закончилась — наступила рейтингократия, а на смену обобщённому Киселёву (я имею в виду Евгения, конечно) пришёл обобщённый Малахов.
В результате на протяжении десятка лет массовому телезрителю предлагалась деполитизированная повестка дня, основанная на снижении качества восприятия и размыва моральных и интеллектуальных критериев. Массового зрителя завлекали и подсаживали на его собственные примитивные инстинкты, легализуя и пропагандируя профанные формы поведения и примитивные эмоциональные реакции, снимая табу на низкосортные переживания и табуируя содержательную повестку.

В каком-то плане подобное развитие событий совпало с мировым мэйнстримом, с «креолизацией» языка бытового общения (вытеснением текста лэйблами и клипами). Так или иначе, но задача оказалась перевыполненной: «под нож» пошла как таковая возможность сознательного политического коммуницирования власти с её единственной опорой — с тем самым народом, который восьмидесятипроцентным большинством поддерживает Путина, с уникальным народом, который оставался и пока ещё остаётся главной особенностью России (в широком смысле слова), с народом, сформированным в условиях культа бесплатного, всеобщего и воспитывающего (а не профориентационного) образования, с народом, в большинстве своём склонным к этически и ценностно мотивированному, понимающему социальному поведению, а не к рефлекторному и запрограммированному (homo user) социальному поведению человека Запада.

При этом инфраструктура содержательного общения между властью и обществом оказалась разрушена. Сосредоточившись на вытеснении «либерал-оппозиционного» контента за пределы электорально значимых медиа, перекрыв кислород радикальным прозападным политическим структурам и СМИ, создав своего рода «диссидентскую резервацию» для нескольких десятков тысяч активных ненавистников режима, власть отказалась — почти осмысленно — от всякого собственного участия в дискуссиях и конфликтах в этом, узком и неэлекторальном, «экспертном» медиаполе. А себе оставила — казалось бы — ничем не ограниченные возможности разговора с народом напрямую, с экранов телевизоров, но сама же и ограничила их прямыми и грубыми методами мобилизационной пропаганды, со слабым уровнем креатива и эмпатии, как правило, в реактивном режиме (откликаясь на вызовы, вброшенные и раскрученные оппонентами).

Сомнительным и опасным ноу-хау власти стало при этом активное использование пропагандистских методов — по известной из советских времён формулировке — «отвлечения трудящихся от реальных проблем общества». Вбросы и инициативы, иногда фэйковые, призванные «переводить стрелки» и отвлекать внимание общества от острых проблем (вместо эффективной и опережающей разъяснительной работы), вся эта давно уже выявленная и понятная как «чужим», так и своим информационная скунс-технология давно не работает по назначению, а только подчёркивает недоверие власти к народу и дискредитирует в глазах народа информационную политику власти.


И хотя на уровне АП был провозглашён курс на поощрение «честной политической конкуренции» — но встроена эта «допускаемая» конкуренция была в неповоротливую, иерархическую и завязанную на чиновников всех уровней систему «ручного управления», требующую обязательного «согласования» любых действий и высказываний для любых участников процесса, претендующих на «системность». Но гораздо хуже дело обстояло на периферии «ручного управления»: не признавая иных форм лояльности, кроме бюрократической (то есть нерассуждающей и беспрекословной), исключая саму возможность жёсткой критики действий власти с пророссийских, патриотических позиций, а главное, узурпировав на всех уровнях — от ведомств до регионов — право выступать в качестве местной (ведомственной) инкарнации Путина (а значит, и всей страны), бюрократы создали безвыходную ситуацию для претендентов на участие в политической конкуренции, превентивно объявляя всех критиков губернаторов, министров, избиркомов и недобросовестных застройщиков врагами национального лидера.


В результате «оппозиционная» деятельность стала восприниматься не как борьба за власть, а исключительно как борьба против власти. После того, как в 2014 г. Россия — не только её президент, не только её несовершенная политическая система, не только её чиновники, в том числе коррумпированные, недееспособные и не соответствующие должности, не только олигархи, в том числе своекорыстные, не только сотрудники правоохранительных органов, кое-где у нас порой бесчеловечные, — а вся Россия, все её граждане, вся её предыстория и всё её будущее оказались под угрозой тотального уничтожения, — произошёл качественный скачок.